Неглюбская и приснянская традиции
Собирая в Ветковском музее коллекции материальных и нематериальных (фольклор, обряды) памятников традиционной культуры одного региона, мы имеем дело с «микротрадициями», порождающими и те, и другие тексты, что даёт возможность изучать ситуацию на примере действительно родственных явлений. Основой выделения отдельных традиций послужили локальные особенности узорного ткачества, в частности, разные композиции орнамента на рушниках. Из словесных текстов были избраны заговоры. Как и рушники, этот жанр обладает наибольшей выразительностью композиции, имеющей древнее происхождение. Сравнение «словарей» и «синтаксиса» рушникового узора и заговорного текста обнаруживает и космологические соответствия в их строении. Первые результаты вошли в наше издание «Орнаменты Поднепровья» [3, с. 8], а затем были обобщены в статье сборника «Заговорный текст. Генезис и структура» [3, с. 452-466].
Из пяти корпусов текстов, обследованных нами, сегодня мы обратимся к двум, характеризующим две наиболее «противоположные» по ткачеству традиции. Одна (неглюбская) дает поперечнополосатый тип рушника, фризы которого образуют зеркальную симметрию относительно центральной полосы-фриза, обособленной как некий зрительный центр. Другая (приснянская) характеризуется продольнополосатыми или диагонально-сетчатыми композициями узора, вообще не знающего поперечного деления орнаментального поля. Неглюбский тип распространен на границе Беларуси и России: в межречье Беседи и Ипути, вернее, их притоков Столбунки и Вихолки. Приснянский занимает правые берега Сожа и Беседи, вблизи её впадения в Сож [3, с. 55-61, с. 64-69]. В неглюбском рушнике четко противопоставлены центр и края.
В смене узоров можно наблюдать наследие магии плодородия, в её противопоставлении центральных символов урожайного поля краевым знакам стихийного мира. Соответствия можно обнаружить и в симметрии земледельческого календаря. Собственно, порождением раннеземледельческих культов геометрический орнамент и является. Встречное движение передается поэтапно, направлено к центру или из него.
Приснянский рушник использует тот же «геометрический чин», т. е., целый ряд геометрических символов. Однако они размещаются не на одной ткани, а распределяются в сумме произведений, очевидно, когда-то имевших разную ритуальную «привязку». В одной же композиции чаще всего наблюдается чередование двух знаков в одной вертикальной цепи (например, малые «глухие» и большие «процветшие» ромбы). Сливаясь, такой «столп» передает один из архаичнейших символов Мирового древа (древа жизни, родового древа). Вертикальное «движение» от знака к знаку здесь непрерывное, пульсирующее.Оно может передавать как «восхождение» (земную энергию, рост, просьбу), так и «нисхождение» (урожай, ответ, небесную благодать). Столь разный синтаксис единой по происхождению парадигмы знаков свидетельствует о глубинных процессах формирования композиций, имевших, по-видимому, ритуальное происхождение и семантическое наполнение. Эти «противоположные» типы орнаментальных композиций напоминают о двух типах композиций заговоров, противопоставляющихся по наличию или отсутствию в них «мифологического центра» (МЦ), в котором находится некто, осуществляющий целительские функции [1, с. 247-291]. Аналогия с МЦ и его размещением (в начале, центре, конце текста) приводит нас к необходимости рассмотреть и другой вопрос. В связи с представлением орнаментальной композиции рушника как особого пространства с передачей в нём определённых траекторий и направлений движения, следует проследить эти параметры и в корпусах заговоров сравниваемых традиций (здесь – Неглюбка:54 текста; Присно: Сож - 58; Беседь - 29) .
Семантически проблема определяется как соотношение статики и динамики в заговорах и организация движения в пространстве текста, воспринимаемом как модель мира. Тезаурусный подход (семантические словари заговорных текстов и их моделирующая пространство функция) мы применили в «Арнаментах Падняпроўя» [2, с. 339-393]. Дальнейшее сравнение сюжетов по наличию и размещению в заговорах мифологического центра (МЦ) показало, что традиции по-разному отбирают и даже строят заговорные тексты.
Так, если сравниваемую с неглюбской приснянскую традицию саму представить как две группы (вдоль Беседи, ближе к неглюбской, - и вдоль Сожа), то результаты таковы: собственно мифологический центр («На моры, ну ўзмор’і стаяў Гасподні прыстол»; «На море, на востраве ляжыць камень 47 аршин») обозначен в 43% неглюбских заговоров, в 25% беседского и в 18% сожского вариантов приснянской традиции (т. е., МЦ для Присна встречается в 2 раза реже). Мотив «Стаіць дуб, цэркаў… » возникает в 12 неглюбских заговорах (Н); в 6 Присно-Беседь (ПБ); в 2 Присно-Сож (ПС).
В 9% неглюбских в этом центре находится (или становится туда) сам субъект заговора: «Вакруг майго двара каменная сцяна. Icyc Хрыстос с мячом запірае i замыкае… »; Последний пример отсылает нас к ещё одному известному мотиву заговоров - «чудесному одеванию» [5, с. 143-175]: «Жарай змяёй падперажуся, ясным месяцам асвяшчуся… ». В центре мыслится сам заговаривающий и его объект. «I етую карову, сівую шарсціну, загаварываю, укрываю, дробнымi звёздамі абсыпаю, зялёным тынам абстаўляю, зялёнай зяліцай абкладаю ад неба да зямлі ад ведзьмы… », которой в этой космологической ограде «жаркае сонца не сабраць, яснага месяца не зняць, дробных звёзд не сабраць, жалезнага тына не паламаць… ». Приснянские тексты лишены подобного космологического «эгоцентризма», нет ни одного, где в центре находился бы сам заговаривающий.
Разнообразны и богаты неглюбские МЦ. Наряду с христианскими персонажами, здесь оказываются «карова-ласіца, усім каровкам царыца», «тры дзявіцы», «лясны хазяін», «мёрцвае цела», даже обычная палка «дубец».
Большинство приснянских заговоров, имеющих мифологический центр (10 сожских и 8 беседских), мыслят его как «прыстол», «стол у горадзе Вефлееме, у гарэ, у вярцепе, на стале прыстол», видя там «Мацер божую», «матушку Марыю», «Маць Прачыстую У трох абразах», «самога Госпада». Шесть текстов посвящены «Сну Богородицы», с его «Кіянскай гарою», «Русалімскай зямлёю»: «Там спала-пачывала Maцi Божая». Этот сюжет повлиял на облик мифологического центра и в других заговорах, где «пад бярозай краваць, на краваці Прачыстая Маці», «на зарэ цясовая карваць… ».
Наблюдается разница и в соотношениях христианских и языческих по происхождению персонажей и локусов. В Неглюбке их особая сращённость даёт своеобразный «тератологический стіль»: «ангелы з жалезнымі кагцямі”, «тры арлы - то не арлы, а тры ангелы»; 9 раз обращение адресуется зверям и птицам, 1 раз - «хазяіну лесавому». Особый локус МЦ населён змеями. Это 6 неглюбских текстов (приснянский 1).
Христианские персонажи выступают в молитвенном «вступлении». Зачин «Госпаду памалюся… » вообще характерен: в 22 т.е., 40% неглюбских (Н); в 10/34% Присно-Беседь (ПБ); в 33/57% Присно-Сож (ПС). Однако и здесь «памалюся» перечисляет за христианскими персонажами: «яснаму месячку, сонейку праведнаму» (7% Н; 12% П). Далее часто обращение за помощью к «помощнику» в повелительном наклонении глагольных конструкций. На этом этапе субъект неглюбского заговора отправляется к МЦ или констатирует своё нахождение там, причём семантически здесь часты глаголы, формирующие пространственно «предстояние» у МЦ: «Прыступіце ка мне на помашч», «Не пакіньце прыродушку», «Станаві… », «Ухожаю станаўлюсь». Субъект приснянского заговора обращается за помощью к стихиям и светилам, организуя с помощью глаголов 'сквозные каналы магического общения’: «Дым-дымочак, Ляці У камяночак Ляці-вяртайся… »; «Месячку, Яварочку, Кандраціку, Не вей ты Па лугах да па лясах… »; «Зоры-зараніцы, вы - месяцавы памашніцы. Паляціце… ».Так в едином тексте продолжают жить разные исторические пласты. Например, обращение непосредственно к звезде-зорке» («Зорка-зараница, памагі… ») распределяется следующим образом: (Н); 24/41% (ПС); 3/10% (ПБ). Последнее наблюдение свидетельствует об особом формировании традиции вертикальных орнаментов рушников Беседи (зато: «воўча, лясны, Хадора, памагіце»: 4/7% (Н); 5/9% (ПС); 10/34% (ПБ).
Существенно также размещение МЦ «на краю ойкумены» заговора: туда ссылается антагонист «Усе болі ссылаю на мха, на балата, на ніцые лозы, на крутые горы, за цемныя лясы, за жоўтыя пяскi. Там сталы засланыя, кубкі наліваныя, там пьюць, гуляюць 1 скулу-рожу гукаюць… » (П). Таких «оформленных» Центров края мало в обеих традициях (по 1-2). Однако в приснянских заговорах целых 8 текстов, отправляя антагониста на край света, оформляют его в виде неявного МЦ: «Там твае буванне i красаванне»; «На сіняя мора адпраўляць, там iм піць-гуляць»; «Там цябе шумець, буець i карэнні пускаць» и даже: «Сабяры cвaix сясцер, вядзі на мора, на Лукамора. Там Мацер Божжая гуляе, сталы засцілае, кубкі налівае… ». Таким образом, постулируется глубинная модель культурного пространства, где МЦ «середины» не выражен статически, а при восприятии мотива МЦ, он оценивается либо как внешний, а порой и чуждый, тогда он отождествляется с «местом ссылки» антагониста. Отсутствие движения как признак «конца света»: «не захажвае, не залятае… », «люди не ходзяць» - особенно характерен для приснянской традиции (8 употреблений).
Собственно говоря, даже фиксируя МЦ в обеих традициях, можно заметить качественное отличие: «статичность» неглюбского и «динамичность» приснянского. Если для неглюбской традиции характерно «ляжаў камень… », то для приснянской - «ляжала дарога (тры дарогі)». Таков и мотив «мерзербургской легенды» («Ехаў I. X.») как модели и для иных сюжетов: 3/6% (Н); 8/14% (ПС); 7/24% (ПБ). Так же распределяется динамика в использовании мотива «Ішла Божая Маці»: 3/6% (Н); 11/19% (ПС); 5/17% (ПБ). Мотив «Сна Богородицы» в приснянском варианте имеет характерное «Хадзіла - паснула»: 1 (Н) и 4 (П). «В то время как «Хрыстос замыкае» характерно только для стремящегося к статике и замкнутости неглюбекого МЦ: 4/7%.
Примерно такая же картина для заключительного этапа заговора. Мотив «ходзе, гуляе… памагае» и «хадзіла, помачы давала» противопоставляется «центричным и статичным» (или становления, помещения): прышла, прыступілі, на месца ўстанаўляў, ўкладалі, зацірае i замыкае, закідае, зберагае, замыкае i кладзець, сыдзет, прыдзе пасячэ-парубае, не стаяць.
Это разное отношение к заговорному МЦ характеризует его как естественный для неглюбской традиции, имеющей центрическую композицию орнамента рушника, и внешний, привнесённый для приснянской традиции, не имеющей членения в вертикальных цепях орнамента. В то же время, частотность мотивов с движением действующих лиц заговорного текста несравненно выше для Присна. Таким образом, наблюдения показывают, что внутри одной традиции, в глубине ментальных процессов, влияющих на отбор и построение композиций как словесного текста, так и орнаментального, действуют единые факторы. Они же отличают традиции друг от друга. Синтаксис обоих типов текстов оказывается несущим глубинную информацию. В объёме статьи это можно только констатировать, однако подобный подход открывает перспективы.
Список литературы:
1. Агапкина, Т.А. Сюжетный состав восточнославянских заговоров (мотив мифологического центра)/ Т.А. Агапкина // Заговорный текст. Генезис и структура. - М.: Изд-во «Индрик», 2005. - С. 247-291.
2. Кляус, У., Лапацін, Г., Нячаева, Г., Раманава, Л. Ручнік i замова як «тэксты» адной традыцыі/ У.Л. Кляус, ГЛ. Лапацін, Г.Г. Нечаева, Л.Д. Раманава // Орнаменты Поднепровья. - Мінск: Беларуская навука, 2004.-С. 339-393.
3. Нечаева Г.Г. [і інш.]. Орнаменты Поднепровья / Г.Г. Нечаева. - Мінск: Беларуская навука, 2004. - 606 с.
4. Нечаева, Г., Кляус, В., Лопатин Г. Заговоры и рушники Ветковского региона : опыт сопоставления и выявления фольклорной «модели мира» / Г.Р. Нечаева, В.Л. Кляус, Г.И. Лопатин // Заговорный текст. Генезиси структура. - М.: Изд-во «Индрик», 2005. - С. 452-466.
5. Топорков, А.Л. Мотив «чудесного одевания» в русских заговорах XVII - XVIII вв. / АЛ. Топорков // Заговорный текст. Генезис и структура. - М.: Изд-во «Индрик», 2005. - С. 143-175.
Галина Григорьевна Нечаева,
директор Ветковского музея
старообрядчества и белорусских традиций.
27 Тексты из Экспедиционных материалов Ветковского музея народного творчества (ВМНТ) любезно предоставлены Лопатиным Г. И., занимающимся в нашем музее их систематизацией.
Иллюстрации:
Неглюбка-Гибки, Ветковский район. 1925 г.
Д. Неглюбка Ветковского района. 1945 г.
Примеры малого и большого чинов орнаментальной композиции. Местные названия: "На троя хрястоў", "На дзевяцера хрястоў". Одно из применений малого - "на хлеб". Первое применение большого - свадебный обряд, украшение Красного угла (Покути, Кута). Оба чина противопоставляют пару центральных культурных знаков краевым стихийным (1ц-2-3к). Последние называются в местной традиции "медведи". В большем рушнике "медведи" также на третьей от центра полосе (1ц-2-3). Однако эта композиция имеет дополнительные две полосы узоров после "медведей".
В обоих рушниках между центральным узором "крючча" и "медведями" (2-я полоса) есть ромбы с отростками. Обычно трактуются как символы земли весенней, прорастающей или цветущей. Однако в малом чине это земля целая, нераспаханная (концентрический ромб с отростками), символизирует луг, целину и девичество.
В большом рушнике во 2-й полосе подобный ромб с отростками разделён изнутри косым крестом на четыре ячейки. В каждой - символ семени, зерна. Это знак её прорастания и цветения. Рядом с ним - знак урожая. В целом асиметричное сочетание напоминает заговорную фразу. Так можно выразить просьбу о будущем урожае. Достижение успеха - тема центра. Оба рушника ставят в центр урожайные знаки - ромбы с крючками (возраст - более 4000 лет). Раннезмледельческие символы призваны продуцировать плодородие, читаются в кодах рождения, земледелия, скотоводства, человеческой судьбы.
Зеркальная симметрия полос-фризов обеспечивает ритуальное движение символов к центру. Одновременно это - модель культурного пространства, с противопоставлением центра и краев. Возможно прочтение как календарного или жизненного цикла. Реализовывалось в системе обрядов.
Д. Залавье Чечерского района. 1940-е гг.
Рушники вертикального типа не знают поперечного деления композиции. Они предстают как чередование цепей ромбов или своеобразных столпов. Это одна из древнейших идеограмм "Мирового древа". Возможно представить его "рост" как повтор символов плодородных стадий земли-женщины. Здесь цепи ромбов-"нив" и цепи нив прорастающих. Семена и посев обозначены маленькими прямыми крестами. По-видимому, именно такие символы, как знаки огня, противопоставляют живое - мертвому.
В вертикальных цепях - чередование разных ромбов. Малые - это замкнутые символы глухого, девственного состояния. Большие - прорастающей нивы. В данной традиции она не только вспахана, засеяна, но и приобретает антропоморфные черты. По общему смыслу - весенний рушник.
Д. Некрасово Ветковского района. 1920-е гг.
Полный чин последовательности знаков достигнут в чередовании разных цепей ромбов. "Глухие" фазы состояния земли чередуются с разными плодородными стадиями: её весеннего прорастания и урожайной спелости.
Таким образом, в двух традициях совершенно по-разному развивается "синтаксис" единого по происходждению чина геометрических знаков индоевропейской древности.
Нечаева Галина Григорьевна
Опубликовано: Аўтэнтычны фальклор: праблемы вывучэння, захавання, пераймання: зборнік навуковых прац удзельнікаў III Міжнароднай навукова-практычнай канферэнцыі (Мінск, 29 – 30 красавіка 2009 г.) / БДУКМ; рэдкал.: Мажэйка М.А. (адк. рэд.) [і інш.]. – Мінск: БДУКМ, 2009. - 188 с., с. 116 – 118.
