1.1. Попытка "сплести заговор"
Переводим ли словесный заговор на язык пространственных терминов?
Текст (фрагмент):
… Здраствуй, вадзіца-царіца, красная дзявіца, рака (назва).
Кацілася вадзіца па днях, па начах і вячэрніх зорах,
змывала вадзіца белае каменне, шэрае карэнне.
Змый жа, вадзіца, уроцы рабу Івану з жыл, з пажылак,
з касцей, з мазжэй, з буйнай галавы, з ясных вачэй.
Берём по нескольку нитей для каждого из "действующих лиц", по количеству однородных членов в словесных оборотах. Для образа реки, например, "водица+царица+красная девица+река (Сожь)".
Выясняем, что предикативная ось заговора (я-здесь-сейчас) едина, что "бабка" находится в точке 0 этой оси. Выражены: прошедшее время (для "раба Ивана" имплицитно, подразумевается) и будущее через повелительное наклонение "змый жа". Множественное число "па днях, па начах, па вячэрніх зорах" имеет грамматическое значение не количества, но безмерности, обширности, повтора. Это повтор цикла, круга суток. В сумме значений прошедшее время в заговоре приобретает характер эпического: вечного, циклического, стихийного, внеположенного.
Мы можем его сплести, приближаясь к точке 0, причём обозначить и циклы, и повтор, и даже цветовой ритм дней-ночей. Можно обозначить и стихийность, зная, что знак ромба пустого или волнистой линии выражают её.
Образы "змывала белае каменне, шэрае карэнне" ещё уточняют, что прежняя "деятельность" реки относится к стихийному, природному, но эпическому миру. Оба образа чрезвычайно культурно освоены, это непременные атрибуты эпического пейзажа и переводимы на иные коды народной культуры. Например, камень-кость-семя-земной огонь (огниво). Белый (горючий) камень "отмечен" и небом. Следуя шаманской логике, мы можем прямо использовать в своей "наузи" частички природных материалов. Можем, однако, пользуясь древней символикой, представить "карэнне" в образе "переплута" или византийского креста, составленного из двух продегых колец -знака связи жизни и смерти. Так же и с "каменнем". Знаки эти – если не использовать природный материал или подвески – можно и сплести, найдя аналоги в орнаментах.
Следует признать, что как река, так и раб Иван предстают в заговоре как два микрокосма. Составные "эпические" части тела раба Ивана как бы создаются в заговоре "в его присутствии", переводя его быт в бытие. Но очевидно, что открываемый больному эпический его состав существовал прежде, и мы, следуя этому, плетём до точки 0 и прошедшее время "раба Ивана": и узор его жизни, и искажение этого узора – "УРОЦЫ" (например, внесение косого, половинчатого, изымание частей фигур) или его зачернение с помощью, например, нескольких черных нитей, вошедших слева и последовательно заместивших, например, красный – животворный и светлый цвет (естественно, только для нашего повествовательного хода, в самой народной культуре такое поведение было бы ведьмарским). Мы можем ориентировать оба пояска на точку 0: река – девица, следовательно, левая.
Мы подошли к точке 0, где находится "бабка". Обычная точка предикации (я-здесь-сейчас) приобретает значение магического центра мира. Образ же творящего заговор – это образ совершающего, творца в магическом пространстве В терминах теории культуры – это медиатор, сводящий воедино микрокосмы и задающий алгоритм их взаимодействия (вспомните богатую символику корней слов, обозначающих речь). Точка 0, оказывается, касается не только реального "здесь". Она "вытягивается" в вертикальную ось. Блок "Здравствуй … река Сожь" выражает вхождение бабки-ворожеи в иные слои пространства и прохождение этих слоев, где обитает одушевлённая стихия реки. Ворожея входит туда с добром и нежностью. Обозначено девье начало, т.е. левое и стихийное, позиция реки-невесты ("красная девица"). Наконец, обозначено вхождение в зону сакрального бытия реки: "царица" как обозначение Центра. Важно, что называется не вообще река, но конкретная. Этим закрепляется связь магического слоя с реальным, мир измеряется вертикально из реальной точки, магическая сила испрашивается и исходит из этой вот воды, реки Сожь. Омовение-очищение хорошо известно. Можно было бы сплести воедино два начала-пояска, причём белыми нитями воды заместить, например, и вытеснить чёрные нити "уроков", по порядку заговора. Но обнаруживается существенная добавка информации, если обратиться к другому тексту народной культуры, а именно – к неглюбскому рушнику.
1.2. Заговор и рушник
Мы не имеем возможности представлять здесь этапы нашего постижения неглюбского рушника, поэтому примем его как уже прочитанный текст – модель мира, микрокосм. Обратимся непосредственно к аналогии со словесным заговором.
Определяем позиции. Находим две полосы стихийности (левое, девье, водяное). Выбираем из двух полосу, приближенную к Центру. Эта полоса может быть истолкована как огненная река, неземная стихия, река перехода из одного мира в другой, ритуальная вода свадьбы, образ смерти и нового рождения. Это только данная мелодия расшифровки, а не весь словарь значений.
В пространстве заговора – это слой сакрального бытования реки. Теперь отдаём вашему воображению весь увлекательный сюжет омовения-очищения-крещения (“вода”этой полосы крестчатая) в ином, сакральном мире реки – и выхода из неё уже не прежним, а космически восстановленным. Так же, как пленительный мотив свадьбы раба Ивана с Царицей-рекой, намеченный, но не названный в заговоре. Поищите сами узор этого места. Не забудьте только о катастрофичности "перехода" через реку. Чуждый узор расплетается и отменяется стихийностью, кто участвует в плетении нового – по образцу чистому и неурочному? Здесь же намечается лёгкий и соблазнительный ход к мёртвой и живой воде, но, пока он очень метафоричен, оставим его на будущее, чтобы обратиться к системам координат в тех космологических текстах, каковы и произведения народной культуры – заговор, рушник, костюм.
2.1. Этюд о "пути" и двух типах космологических моделей
1). Мир, вертикальный разрез, трехчастная модель (низ-середина-верх), простейший образ – Древо, Вазон.
2).Мир, план, четырёхчастная модель. Древо-крест (равносторонний). В обеих системах выделяется и временное развёртывание типа "как был создан мир", с чем иногда имеет совпадение ритуальная ось композиции, воспроизводящая первичный, начальный порядок вещей. В мире 1) эта ось чаще горизонтальна, это симметричное шествие… В мире 2)ритуальное действие может развиваться в кругах (хоровод, венок, план селения с ритуальным центром), либо это действие развивает себе длинную ось в полотенчатой композиции, где содержится последовательность событий. Вводится крупнейшее образное начало – ПУТЬ. На наш взгляд, это демиургический образ славянских и индоевропейских текстов. Может быть, это общечеловеческая типология, но нам он очень близок по родным текстам. Если сравнить две композиции хотя бы на головных уборах, женских платах – ковровую и полотенчатую, то два способа "постижения рая - центра" очень чётко подразделяются на медиативный, неподвижный и "путевой". "Наш": небесная дорога-полотенце-платок-намитка - солнечная колесница -путь. Завязывание плата на невесте во время свадьбы - не только замыкание в кольцо Небесного Пути, ибо девушка становится в Центр мира, в творческую, рождающую и родовую зону – Жены. Но и создание "транспортного средства", ориентированного, заключающего в себе "эту вселенную" и способ её дальнейшего движения (ср. круглый и сложный по оси головной убор с образно едиными чашей и ковшом).
2.2. Костюм. Две проекции
Нетлюбский женский костюм - строй содержит, по нашему мнению, четкие компоненты микрокосма, в чистом геометрическом виде представляя мир как свадьбу Неба и Земли (девичий костюм реконструируется в семантике как девственный космос). Особая роль медиаторов (соединителей) принадлежит в нём рукавам и поясу. Пояс буквально связывает Небо с Землёй, укрепляя вокруг тела понёву – образ прямоугольного, крест-накрест вспаханного и засеянного знаками небесного огня -семенами - Поля, прорастающего по краям. Цвет и орнамент неглюбской черно-синей с белыми и красными огненными знаками понёвы древен, по крайней мере, аналоги её – в смоленских курганах XIII века. Цвет связывается с образом Матери-Сырой Земли. Сложно оборачиваясь вокруг тела, понёва завязанная дублирует Небесный Путь плата-намитки Земным Путём, так же чётко он ориентируется, и создаётся образ ладьи, тот же, что и в головном уборе. В терминологии неглюбчанпонёва имеет "ковш", "крыльцы и “хвост”
2.3. Пояс-дождь-змеи
Сопоставим трёхчастный строй костюма и трёхчастный рушник конца XIX в. из д. Яново. Смысл орнамента рушника реконструируется нами как "моление о дожде". Зигзаги, соединяющие Небо и Землю в рушнике, – образ Змея-Дождя, ответа неба на моление жрецов-волхвов, изображенное в среднем ярусе. Пояс, соединяющий Небо и Землю в строе, вязан "на стенке", в плетении представляет однообразный зигзаг, красный. В этом смысле он аналогичен зигзагу-дождю рушника. Анализ опубликованного белорусского материала показывает, что из двух типов орнаментированных тканых поясов тип непрерывной цепи ромбов с крестами внутри также находит соответствие в рушниках с вертикальной полосатой композицией орнамента. Рушники начала XX в. изд. Присно могут быть поняты как чередование вертикально падающих "огненных ливней" (плодородных), оплодотворяющих Землю, и древнейших знаков родового Древа – в виде растущих навстречу Небу цепочек процветающих ромбов. Оба вида изображения грозового дождя в орнаменте рушников и поясов находят соответствия в тексте Основного Мифа Славян в образе ПЛОДОНОСЯЩЕГО ДОЖДЯ.
2.4. Этюд о Змее-Волосе
Вообще, "Пояс шыпіць па-змяінаму" (бел. песня) и пронизывает этой своей древней функцией и языческую, и христианскую традицию, и множество действий с поясом в народной культуре.
Великий Змей, соединяющий Небо и Землю, в то же время и Волос, владелец нижнего мира (т. е. понёвы-"земли" и т. д.), должен иметь признаки владения богатством, золотом, земным священным огнём. Археологические пояса с их золотыми бляхами, магические подвески славянских старых паясов и, наконец, всё, что подвешивалось на пояс простого крестьянина, находится в этом образе. Неглюбчанки носили в своём "ковше" семечки или коноплю, доставая их во время гуляния грациозным, но крайне неудобным лебединым движением.
2.5. Пояс как огненная река
Если рассмотреть неглюбский костюм как четырёхчастную модель, т. е. вид сверху, план, интересную аналогию он представляет с неглюбским рушником, для которого эта модель также естественна. По месту (при Центре, сакральном пространстве), роли (соединителя и границы двух миров), орнаменту (кривуля, представитель кривого, стихийного), цвету (красный, огненный, сакральный сочетает противоположные стихии), технике (древнее плетение), структуре (ячеистая, чешуйчатая идея непрерывности, стихийного начала) – пояс, оказывается, сопоставим с полосой белофонного орнамента у Центра рушника, с так называемой, "вялікай крывуляй". В этом смысле они аналогичны с образом Реки в заговоре и взаимно проясняют значения друг друга.
3. Возвращение к идее живой и мёртвой воды
Определив место пояса и некоторые его признаки, переходим к строю народной одежды как воплощению целого, к отголоскам того, что структурность (строй) мира есть его создание из частей жертвы, прежнего неделимого. Собственно, среди других признаков наиболее прямым является членение. Оно и есть раздел, жертва. Все границы и швы в костюме хранят эту "рубящую" сему (рубец, рубаха – в терминологии). Эти границы-узоры в коде жертвоприношения – мольба о прощении перед разрубленным целым, они – хирургическое зашивание и кровавое заживление ран с помощью мёртвой (узор "малая крывулька" в рушнике, по краям композиции) и живой воды ("вялікая крывуля"). Тогда Центр узора рушника есть воссоздание целостности, например, в браке, храме, в раю, обряде и т. д. Если угодно, это формула новых поколений, генетической памяти – воссоздающей заново мир, утративший силу, – равно в биологическом или культурном смысле. Тогда пояс – как символ живой воды и в то же время огненной реки, смерти – это граница наиболее сакрального и также ценного физически – жизни, живота и чрева, сакрального хранилища генетической информации (Рода), собственной жизни и места сотворения новой жизни.
Галина Григорьевна Нечаева,
директор Ветковского музея
старообрядчества и белорусских традиций.
Опубликовано: БІПК. Матэрыялы навукова-практычнай канферэнцыі “Народныя паясы – мастацтва і рамяство”. Мн., 1994.
