Некоторые аспекты традиционного и нетрадиционного отношения к смерти у современного человека (по результатам экспедиционной деятельности Ветковского музея)

Аннотация: статья представляет собой попытку актуализировать проблему традиционного отношения к смерти у современного человека, живущего в эпоху разрозненности и расколотости мира, объективированности и индивидуализированности, нивелирования основных ценностных категорий, утраты жизнеобразующих смыслов. В то же время, это попытка напомнить об укорененном в библейской и народной традициях контексте, упомянуть о нетрадиционных представлениях, провести их сопоставление и некоторый анализ.

Ключевые слова: смерть, жизнь, смысл, воскресение, Царство Небесное, переходная обрядность, ритуальные ткани, человек традиции.

Во все времена человек сталкивался с конечностью своей земной жизни и, без сомнения, его интересовала и даже заботила его судьба после смерти, личная и общая. Человек пытливо старался обнаружить малейшие признаки, вывести для себя предзнаменования, «времена и сроки», о которых в Евангелии сказано, что их знает «только Отец» Небесный (Мк 13:32). Такое отношение к смерти человека традиции безусловно имеет свои правила, акценты и коннотации, но при этом оно же - одомашненное, теплое и заботливое. Современный человек - человек вне традиции, народной или библейской, несет в себе отстраненное, табуированное, леденящее отношение ко всему, что напоминает ему о смерти. Человек традиции временами размышляет о смерти, подготавливает себя и свое окружение, обжитое пространство, к принятию ее, осмысляет в некоторых культурологических категориях ее предпосылки и последствия. Человек традиции — не одинок, не только семейственен, т.е. включен в родовую семью, но еще и космичен, и т.о. включен в богочеловечество.

Следует сразу прояснить, что, по определению О.А.Седаковой «в области собственно этнологии и этнолингвистики погребальная обрядность — необходимый и богатейший источник для описания и интерпретации других традиционных обрядов жизненного и календарного цикла, «код» которых часто составляют похороны (особенно значительны связи свадьбы и похорон)» [3,18]; «все исследователи славянских древностей сходятся в том, что смерти и умершим принадлежит совершенно особое, осевое место в славянских верованиях, причем это так и для архаического дохристианского слоя, и для того, который принято называть «народным христианством» или «христианско-языческим синкретизмом» народной культуры» [3,17]. Но и не только там. Осевое, определяющее, жизнеобразующее место принадлежит смерти и победе над смертью и в богословии, в библейской традиции. В своем «Дневнике» 16 сентября 1974 г. известный литургист, проповедник и богослов прот. Александр Шмеман делает запись: «Смерть стоит в центре и религии, и культуры, отношение к ней определяет собою отношение к жизни. Она – «перевод» человеческого сознания. Всякое отрицание смерти только усиливает этот невроз (бессмертие души, материализм и т.д.), как усиливает его и приятие смерти (аскетизм, плоть – отрицание). Только победа над ней есть ответ, и он предполагает transctnsus отрицания и приятия («поглощена смерть победой»). Вопрос в том, однако, в чем состоит эта победа. Смерть раскрывает, должна раскрыть смысл не смерти, а жизни. Жизнь должна быть не приготовлением к смерти, а победой над ней, так чтобы, как во Христе, смерть стала торжеством жизни» [4,105]. Остановимся в рамках данного небольшого исследования только на аспекте переходности, как качества, устанавливающего связь между жизнью и смертью человека традиции, опираясь на некоторые размышления известных богословов и на исследование погребального обряда, на некоторых основных проявлениях этого качества в материальной и нематериальной культуре нашего народа.

О.А.Седакова в упомянутом ранее своем письменном труде «Поэтика обряда» определяет некий локус своего замечательного исследования, выражая это в следующих словах: «При анализе содержательного плана погребального обряда мы в целом оставляем в стороне позднейший пласт народно-христианских представлений об адских муках, рае, Страшном Суде, воскресении, распределении грехов и наказаний, имеющих источник в книжности, обычно апокрифической и «отреченной». Обряд в своем составе не связан с ними: праведность или неправедность покойного определяется здесь особыми архаическими представлениями, далекими от церковной этики даже в ее апокрифическом варианте, и имеет своим следствием не ту или иную «муку» в загробном мире (о которых повествуют поздние и книжные тексты), а, как мы говорили, простое принятие или непринятие умершего загробным миром. Дальше этого — помощи в достижении загробного мира — функции обрядовых действий не идут» [3,38-39]. Этим же интересом в основном руководствуются многочисленные экспедиционные этнографические группы. Продолжая свою запись в «Дневнике» прот. Александр Шмеман размышляет: «Интерес к «загробной участи» умерших обессмысливает христианскую эсхатологию. Церковь не «молится об усопших», а есть (должна быть) их постоянное воскрешение, ибо она и есть жизнь в смерти, то есть победа над смертью, «общее воскресение» [4, 105]. В данном сообщении постараемся соотнести эти указанные разные слои представлений, не останавливаясь лишь на обрядовой стороне вопроса; ссылаясь на их традиционность, как основной критерий, опираясь на их общность, укорененность и устойчивость, различая, но не противопоставляя их друг другу. Основная проблематика нашего интереса – это переходность традиционного представления о смерти в жизнь, в т.ч. в погребальном обряде.

«Погребальный обряд принадлежит к типу переходных обрядов, в которых ритуально закрепляется перемена статуса человека, осмысленная в пространственных категориях — как выход из одного локуса и вход в другой. «Пространство жизни» и «пространство смерти» (или «вечной жизни», что в данном случае то же) — основные представления, которыми оперирует обряд. Эти пространства, как мы покажем в дальнейшем, весьма близки представлению о двух домах (см. терминологию гроба и могилы: домовина и под.)… Погребальный обряд типологически близок таким переходным обрядам, как свадьба и новоселье, а также проводы рекрута» [3,31]. Действительно, обратясь к накопленным материалам этнографических экспедиций Ветковского музея, узнаем о распространенном использовании ритуальной ткани – наметки – как в погребальном, так и в свадебном обряде повсеместно:

«Намётка — белая, очень тоненькая, льняная, с кужелю, коленкор не подставится, намётки тоньше были, ширина как полотенце, длина метра три. На концах узенькими полосочками украшали. Использовали на свадьбе. Свекрухе дарили на свадьбе, молодая. Ткала мать молодой или сама молодая. Ее обязательно должны были подарить. В домовину клали, в гроб. Под покойника подстилали, под сено стелили. Намётку использовали для украшения икон, портретов… Намётки — на них несли гроб и опускали в могилу. Несли и опускали дорогих людей, хороших». (Бежкова Елена Фоминична, 1916 г.р., д. Яново, Ветковского р-на. Записано в 1990 г. Леонтьевой С.И.) [6].

«В Закружье малые рушнички, по краям браное ткачество, вешали на окно, чтобы знали, что в доме есть покойник». (Потапова Прасковья Михайловна, 1923 г.р., г. Ветка. Зап. 19.01.1987 Леонтьевой С.И.) [7].

«Как замуж идут, свякрухи дорют. Мама носила наметку, бабушка, на свадьбу только одевали. Хрестников клали в няметку, отдавали вместе крестной. В гроб клали полотно тканое, няметку, если была… складали в две реди няметку, когда в гроб кладут». (Алена Антоновна Ивашкова, 1898 г.р., д. Нисимковичи, Чечерский р-н. Зап. 7.07.1988) [8].

Древняя церковь никак не описывала состояние человека после смерти, называя его успением (по-славянски, уснув — успнув). Человек пребывает в состоянии сна до явления в силе и в полноте Царства Небесного, уходит в вечную божественную память. Главной и исключительной темой раннехристианского катакомбного искусства, как известно, были крещальные символы, которые обозначают опыт крещения человека как смерти и рождения в новую жизнь во Христе, где смерть уже не имеет власти. В своей новой книге «Тайны и таинства человека и Церкви» проф.-свящ. Георгий Кочетков, исследуя чин погребения, пишет о том, что традиционно для помазания усопшего использовались елей и вино, по аналогии с чином крещения, как знак рождения в новую жизнь [1,30]. Такую же символическую роль играют белые ткани, в которые облачается усопший - саван, рубахи-«смяротницы». У старообрядцев-поморцев в селах Причудья смертная одежда женщин полностью светлая, а у мужчин темным остается только азям (верхняя одежда). Нужно отметить, что до смерти этим старообрядцам следует ходить в храм и молиться только в темной одежде. Смерть очищает их от грехов, одежда «выбеливается». В народной традиции рубаху-«смяротницу», как и гроб-«домовину», основной дом, готовят заранее, задолго до смерти. В «домовинах» до срока хранят зерно, яблоки, груши и т.д. Подбирают нужную древесину, выбирают рубаху от любимой невестки (в народном свадебном обряде смертную рубаху свекрови дарит невестка). Смерть не призывают, о ней много не думают, но к ней готовятся. Тело человека, как и его душа, переходит в вечную жизнь, собирается воедино, перевивается тканью. Целый ряд иконографий нам являют эти представления: Рождество Христово, Рождество Богоматери, Успение Пресвятой Богородицы, Снятие со Креста – Положение во гроб. Это же мироощущение передает икона «Образ Страшного суда», популярная в среде старообрядцев, особенно в некоторые знаковые века и годы, связанные с апокалипсическими ожиданиями, нарративная и красочная, с педагогическим акцентом.

Народная традиция отражает подобное понимание: «На рушник клали в гроб, когда хоронили, то лицом вниз, а на изнанку клали, чтобы, как встанет на Суд, то в этом рушнике, и он чтобы навыворот был одет». (Барсуковы М.С. и Е.С. Зап. 1989 г. Нечаевой Г.Г.); «Рушник на кресте. Иисус Христос распятый спавит, потому и рушник на кресте. В гроб на дно льняное полотно с «колодками» типа намитки… Считают, что на том свете мертвые поднимаются, берут на себя льняное полотно, которое лежит на дне гроба, накидывают его так и идут… Девушек и молодых женщин хоронили в рубахах сцэльных, старших женщин — с поставкой». (Халюкова В.А.) [9]. «Чорную ленточку на крыж не павесишь, светлейшую какую. Эта нам у трауру хадить. Клали полотно под мертвого. Як буде ити на Страшны Суд, чтоб обкрыться. Внизу ложится полотно, лицевая сторона идет вниз, а к ему изнанка. Как будто умотается». (Лашкевич Софья Ивановна, 1927 г.р., д. Рудня Кормянского р-на. Зап. в 1999 г. Романовой Л.Д., Лопатиным Г.И.) [10].

Совсем неслучайно в Святцах указан день рождения человека в вечность, праздник памяти святого устанавливается в день его земной кончины. Церковь вспоминает усопших как свидетелей победы Христовой, свидетелей воскресения, победы жизни над смертью. «С III века к дням, когда совершалась Евхаристия традиционно — Пасха, Пятидесятница, Богоявление и воскресные дни, присоединялись дни памяти святых мучеников. Погребение верующих носило праздничный радостный характер» [1,28]. До XII в. в церкви погребение считалось и осознавалось церковным собранием как таинство.

Нетрадиционные формы отношения к смерти в современном мире сводятся к тому, чтобы не помнить о смерти. Ведь «на глубине, под кажущимися непробиваемыми и научными защитными механизмами, выстроенными секуляризмом, человек знает, что если смерть не имеет смысла, то не имеет смысла и жизнь, и не только сама жизнь, но и ничто в этой жизни. Отсюда скрытое отчаяние и агрессия, утопизм, разврат и в конечном итоге глупость, которые и есть истинный фон, темное подсознание нашей на вид счастливой секуляристской культуры» [5,38]. Однако и сами христиане зачастую принимают смерть в отрыве от жизни, как и наоборот, обращаются с ними в духовном, литургическом, психологическом и других аспектах, как с отдельными явлениями, отдельными объектами или областями заботы Церкви. Потому уходит, искажается смысл и дух христианской жизни. Прот. Сергий Булгаков написал в своем удивительном размышлении «Софиология смерти» так: «Тварное, как неимущее в себе собственной силы бытия, стало смертно, получив недолжную самостоятельность от нетварного. Такова и природа смерти. Ею же полагается и граница для этой последней. Смерть не безусловна и не всесильна. Она лишь надрывает, надламывает древо жизни, но она не непреодолима, ибо уже побеждена воскресением Христовым. Человечество воскресает во Христе и со Христом, однако для этого и прежде этого оно со Христом и во Христе умирает. Смерть человеческая есть и смерть Христова, и к полноте этой смерти надлежит нам приобщиться, как и Он приобщился к нашей смерти»; «Если Бог смерти не сотворил, то это значит, что в человеке по сотворении заложена по крайней мере возможность бессмертия и отсутствует необходимость смерти»; «Падение человека означает собой и его обессиление: «если упадет дерево на юг или на север, то оно там и останется, куда упадет» (Экк. 11,3). Смертность в человеке может быть преодолена лишь силою Божественной, чрез Богочеловека» [1]. Мы все умерли, как говорит ап.Павел, но наша жизнь – не только усопших, но и жизнь живых - «сокрыта со Христом в Боге» (Кол 3:3). Как утверждает прот. Александр Шмеман, « смерть, весь комплекс смерти никогда не стоял (по крайней мере, в последние несколько столетий) в центре учения Церкви, образования, богословия… и перед нами встает огромная задача поставить в центр нашего богословия то, что стоит в центре Евангелия: «Если Христос не воскрес, то вера наша тщетна» (1Кор 15:14)» [5,148]. Безусловно, восстановление традиционного во всех смыслах отношения к смерти, как и к жизни, человека может быть связано сегодня с обновлением плотности церковной и соборной жизни, с возрождением смысла и духа человеческого общения.

ЛИТЕРАТУРА

1. Булгаков С., прот. Софиология смерти// Тихие думы.- М.: Изд-во «Республика», 1996. – С.273-306.

2. Кочетков Г., свящ. Тайны и таинства человека и Церкви: Опыт современной мистагогии второй ступени: В 3 ч. - М.: Свято-Филаретовский православно-христианский институт, 2018. - 227 с.

3. Седакова О.А. Поэтика обряда. Погребальная обрядность восточных и южных славян. – М: «Индрик», 2004. – 320 с.

4. Шмеман А., прот. Дневники. 1973-1983. – М.: Русский путь, 2007. – 720 с.

5. Шмеман А., прот. Литургия смерти и современная культура. М.: Гранат, 2013. – 176 с.

6. Экспедиционные материалы Ветковского музея старообрядчества и белорусских традиций им. Ф.Г.Шлярова (далее - ЭМВМ). Т. 1, л. 8

7. ЭМВМ. Т. 2, л. 10.

8. ЭМВМ. Т.10, л. 198.

9. ЭМВМ. Т. 14, л. 16, 17 об.

10. ЭМВМ. Т. 31, л. 115.

ИЛЛЮСТРАЦИИ