Ткань без узора и глина горшка без орнамента похожи тем, что уже побыли культурным предметом. Ткань в отличие от волокна "крещеная". Глина, по порядку, виток за витком наращивала и тем меру получала и формы культурной достигла. Теперь вдруг в них проявилась стихия с новой силой: ткань суровая и глина сырая, обе гладкие, пустые. Былой труд технологии или стал неразличим для глаза (ткань) или специально сглажен до ощущения нового тела (глина). Между тем, как изнутри глина заглажена только слегка пучком травы, что, по-нашему, сегодняшнему, неловко для мытья и варки. Внутри оставлена шероховатость и "мохнатость" дикого, ибо мы внутри также непостижны и неокультурены. Пучком травы — может быть, священной или той же конопли или… шерсти. Так, противопоставленность культурного и стихийного усиливается и сводится до предельной близости — двух сторон одного "культурного слоя". Потустороннее — обратная сторона ткани, черепка, чрева… черепа? Кора и подкорка так близки. В тексте народного заговора почти буквально повторена технология достижения "дикого": "утруся нятканым, няпряным мятром — чарциным хвастом… " [1].
Теперь снова пора внести меру — измерить, отделить и обозначить культурное пространство: обрядом на земле, обрядом-убором на человеке и узором на ткани и глине. Может ли быть узор утилитарного происхождения? Да, если он воспроизводит старую технологию, например, плетение на иной основе (ткани, глине). И, одновременно, нет, ибо это воспроизведение, а не конструкция, это знаковый повтор, информация. Смысл уже бесполезен для новой технологии, но прием сохранен — следовательно, имеет иное значение. Сама "запечатлённая" технология может сохранять свою сакральную информацию. Плетение старше ткачества и, возможно, лепки. Уже оно несло в себе смысл меры, защиты, крута, разделения на свое и чужое, сохранения, соединения. Оно имело в себе, как культурное пространство, зоны центра, края, входов, границ. Оно могло их обозначать — изменением меры, шага, способа переплета. Воспроизводя плетение, воспроизводили прежде всего его культурную информацию.
Но общепризнан прообраз горшка: земля, человек, женщина. Ткань — вторая кожа человека, глина — воплощение его тела. Тело, ткань, земля, глина становятся сакральными, готовятся к главному — рождению нового. Их культурно отделяют от дикого, девьего, вольного (потом и Велесова), потустороннего. В них обозначают межи, входы, священные места, ставят защиту. Но главное — вносят знаки второго, другого, иного, который приходит. Сам приход его обозначают. До этого было "тили-тили-тесто — жених и невеста". Невеста — новая и неведающая, самая неизвестная. Брачный костюм, браное полотенце, брань — война — берут у стихии или у чужого рода. Глину, землю, жену — берут! Горшки с зерном, кашей и битые горшки (так же, как и ткани) сопровождают и обозначают родильную, свадебную и погребальную обрядовость, от индоевропейской древности до XX века. Они знакомы нам всем как символы.
Посев — главное и общее событие у всех новых культурных мест. Наша тема — ткань и глина. Поэтому возможно ли посев льна, конопли? Индоевропейцы (кому принадлежат обследуемые памятники) знали их. Из всех культур посев именно этих сохраняет наиболее архаичную сакральность. Белорусская обрядность предписывает молчание во время посева льна, коноплю же сеял мужчина, обнажившись и перекинув через плечо штаны из мужской конопли-поскони, куда и было насыпано семя. Оба способа — обнажение и молчание вводят человека в общение с потусторонними силами. С глухих и замкнутых, немых ромбов — "глуховок" начинается часто узор на рушниках. Ткань — культура и обнаженность — стихия — более всего эта пара сохраняется именно в обрядах, связанных со льном и коноплей, что и понятно.
Итак, тактильный образ глины, сплошь утканной при помощи палочки — более всего напоминает взрыхленную землю, куда упали семена и капли плодородного дождя. Также близко и образ ткани, покрытый выступами и проступами узорной нити. Мы воспринимаем узор как выпуклый. Но столько же информации в "ямочках", во втыкании утка-у-тыка под основу. Ткачество восстанавливает свою технологическую семантику как образ брака (впрочем, если окажется, что узорная поверхность горшка увеличивала площадь испарения и могла служить большему охлаждению жидкости, это не отменит ничего из сказанного). Не будет противоречием и признак рябой-курочки, коровы — как вместилищ богатства. Равно как и цвет бурого, красноватого, глиняного. Охра — излюбленный символ возрождения, от могил индоевропейцев до красок иконописца.
Керамика, проанализированная в предыдущей статье, по словам её автора, скорее всего погребальная. Лапчатый узор нанесен палочкой, обмотанной нитью. Если это шерстяная нить, то возможно понимание образа именно как знака бога богатства и мертвых, потом у славян Велеса-Волосо, чьим признаком была "мохнатая лапа". Этот признак слепого-волосатого-богатого-смутителя человеческих жен жив в быличках и гаданиях наших мест и до сегодня. Не он ли топтал древнюю глину? Сравните в неглюбском гадании "под баней": "Мужык барадаты, Удар па ж… лапай махнатай!" [2].
"Воўчая", "мядвежая лапа", "кучаравая лапа" — название "курчавых" ромбов в браном узоре, например, неглюбских рушников. Безусловно, здесь обыгрываются и связаны темы богатства, закрытого, потустороннего пространства, нетронутой "кучерявой" земли, девьего "закрытого" состояния (ср. "дзеўка кучяравая"), образ "мядзведзя" в "соромных" свадебных песнях (семантическая реконструкция наша — Г.Н.) Исполнение этих узоров в браном ткачестве предполагает "воссоздание" их мифологизированной "мохнатости". Это видно как в технике перекрытия фонового утка более толстым, "в несколько рядей" красным узорным утком, так и в выборе материала узора: ба-воўны, воўны. Они встречаются именно в узорном утке. По отношению к узорам понёв это ещё более может иметь "тактильный" образ. Шерсть входит, втыкается в лён, соединяясь в магии (ср. "Козел", "Коза", "Борода" и др. термины в земледелии).
Впрочем, если мыслить более "технологично", то скорее палочка с нитью — культурное начало по сравнению с травой, обработавшей внутреннюю поверхность (Тот Свет — пастбище у индоевропейцев). Тактильный образ даёт ощущение именно проступа нескольких ниток, как это и делают в браном ткачестве.
Не удивительно, если окажется, что количество витков нечётное. Именно на нечётном строится вся система стежков, шагов и т.д. в ткачестве и вышивке. Но возможно ли, что технологически глина воспроизводит значимые отношения ткани, а может быть, и её самую? Трудно в это поверить, но чередование ямочек в шахматном порядке возвращает нас к технологии плетения, а отпечатки нескольких нитей в каждом углублении свидетельство того, что плетение возникает как орнамент на фоновом, обычном утке ткани. Он то и мог воспроизводиться отпечатком намотанной нити. По крайней мере, обработка земли всегда ассоциировалась с её одеванием. Если и нет, то, возвращаясь к магии плодородия, к посеву, мы можем соотнести отпечатки нити "в несколько рядей" с просьбой о том, чтобы эта нить родилась в результате этого земляного-глиняного-ты-канья. Чтобы навитое раз-вивалось и дало жизнь — виту. Могли ли такие орнаментиры быть символами полных веретён?
В образности, связанной с плодородным духом русалок, весьма важен мотив отрывания и дарения куска полотна, оставление платка, рубахи, чтобы эти духи умерших до срока, до плода могли одеться и не вредить, но способствовать.
Наконец, если напомнить, что основным способом погребения в анализируемых памятниках была кремация, то лучшим текстом, который мог быть отправлен с покойным к богу, являлось бы то, что мог бы "прочесть" огонь, т.е. ткань, солома… и отпечатки нитей на глине — единственная "клинопись", оставленная как земной знак.
Кручёная нить-шнур, вдавленная в глину под венчиком сосуда, могла бы давать древнейшую мифологему пояса-породителя-змея. (Ср.: Жарай гадзюкай падперажуся… в заговоре на первый выгон, зап. в Столбуне в 1993 г. от Феськовой А.А.) [3]. В магии первостепенная роль — нетканой нити. Именно такой нитью обвязывают в заговорах. Такой "снурок" держит нательный крест. Он служил первым поясом ребёнку, часто сохраняясь на теле под всеми одеждами (у старообрядцев — беспоповцев). Неглюбский и болсунский пояса плетутся "на стенку" без одной уточной нити, чешуйчатым "велесовым" плетением из красной шерсти. Такой пояс бросали на могилу мужа, если хотели снова выйти замуж. Пояс — одно из главных средств в родильной магии:
… Прачыстай матары памалюся.
… Ішла яна да рабы божай
залатыя замю замыкаці,
шаўковы пояс к сэрцу прывязаці,
нараджэніку да свае пары
… стаяці
(Ад несвоечасовых родаў.)
… Замкіатапрыцеся, царскія вароты
атварыцеся, паясы развяжыцеся…
(На добрыя роды.)[5].
Волокнистый отпечаток под венчиком, кажется, мог бы участвовать в подобной магии. Особенно же тогда, когда был введен и заглажен в венчике (ср. бросание пояса на могилу). Специально вытканый за один день из остатков льна пояс, по поверью крестьян из Минской губернии, позволяет подпоясавшемуся увидеть на Радуницу мёртвых [6].
Погребальная, свадебная и родильная экзистенции связаны были ещё тогда. Если же с помощью шнура отпечатывался сложный геометрический узор, то это очень близко одному из древних видов шитья "вприкреп", когда кручёную, волочёную, "битую" нить пришивали через верх, выкладывая узор по ткани. В десяти километрах от архаичнейшей Стрелицы, в Ветке, так шили ещё в XX веке, хотя никакого непосредственного отношения к пространственной и культурной близости традиций это не имеет. А вот соломенное плетение "под золотую скань" — это тысяча и первый поворот древней мысли. Возможно, именно металлические проволоки повторили когда-то древнюю солому, и в этом смысле скифские сканые узоры "новее", чем сплетаемый в XX ст. из соломы свастический крест на дожинках в Столбуне Ветковского района или чем особая косица из семи зелёных колосьев на "Ушэсце" там же. Кажется, помимо ткани и глины, необходимо бы было всё время держать во внимании геометрические культовые объекты из соломы. Их изготавливали и остаточно изготавливают во время годового круга обрядов. Кажется, "мужской и женский треугольники", по сравнению с палеотическим их обнаружением, могли наработать от III-II тыс. до н.э. и до XX в. н.э. чуть ли не бесконечный ряд культурных, культовых, ритуальных знаков. Нарисуйте ряд концентрических треугольников вершиной вверх. Внутренняя площадь, самый малый треугольник немедленно "попросят" заполнения. И совершенно архетипически на "дольний" вы поместите что-то или кого-то, кого воспримите на фоне земли или под ней, т.е. внизу (на Том Свете), верхний же будет прежде всего — дом на земле, над её горизонтом. Всякий живущий в нём принадлежит нашему подсолнечному миру. Таковы же их космологические продолжатели изобразительные — пещера и гора. Хотя дом — соединяет оба образа, причём безошибочно, и сегодня: внутреннее пространство (убираемое тканями) — женское; наружное, возводимое и украшаемое — мужское. Итак, из естественных "изобразительных материалов" будем иметь в виду солому и зерно. Некоторые узоры на древней глине выкладываются будто бы из зёрен. Очень похожие "кучки" дает узор ткани, причем так может трактоваться и ромб заполненный, и треугольник в верхней зоне горшка или рушника, где он воспринимается как груда зерна (вершиной вверх) или зерновая яма (вершиной вниз). И поле, и глина, и ткань украшаются в виде пучков-снопов. Реальную ниву напоминает ткань, прореженная и связанная нитями в "пучки"… На глине есть и эти "снопы", венчающие узор. На ней же найдём точный портрет поля: посев, длинные нити — волокна, вьющиеся (к небу?), а вот гребенчатый узор, что видим мы, идя с граблями и вороша сено ли, хлеб, расстилая лён… Вот планиметрические изображения, вроде следующего: "Самую рожь, то есть колосья, имела право рвать" только избранная девушка. Вырывая, она делила колосья на две части и клала их крестом на землю, а посередине, по бокам и на концах клала хлеб" [7]. Далее описано отделение знака от земли: "Толока" несла в руках связанный ею крест из колосьев". Среди форм дожиночной "бороды" — выстеленные на поле из колосьев сплошные треугольники, круги, кресты, иные геометрические фигуры.
Если продолжать, то следовало бы рассмотреть вертикальную цепь ромбов как самую древнюю модель Мирового Древа, другие узоры, но это уже выйдет за пределы темы тактильных образов.
Что же касается такого тотального тактильного украшения самого человеческого тела, может быть и без одежды, то архаические культуры дают раскраску и татуировку.
Точки ("точка" от "тыкать") глины (белой, красной, черной) могли бы изображать на теле и посев, и перья рябой птицы (а рябые у нас: курочка-ряба и кукушка — обе очень сакрализованные). Мотив — образ птицы сохраняется и в народном костюме. И если рукава девичьей рубахи чаще всего "чарэсные", сплошные по узору и пёстрые, рябые на глаз и тактильно, то в женском костюме узоры выстраиваются, причёсываются, пускаются и стекают вдоль, с небесного яруса на земной. Там, внизу, мы видим и осязаем тот же шашечный и взбороненный, засеянный, шерсть со льном сведший узор земли-нивы-паневы. Кукушка — девичий, дочкин символ, русалкин и… девин же богородицын. И потому, применённый к матери, служит воплощением мирового несоответствия. Мать — кукушка — Ряба. Костюм куряной сохраняет этот образ.
Странно, но именно рукав по узору кажется наиболее близким к древнему горшку. Не считая рушника. Горизонтальные ярусы — полосы могут не быть воплощением сверхсложной космологической схемы, но очень напоминают возрастание, мерное прибывание и переход из одного в другое качество, пока год — горшок не наполнится, а рукав не обозначит весь канал связи между землёй и небом, связи, которая творится человеческой рукой. Поднятые руки и рукава — кувшины хранящие и молящие. Опущенные — льющие.
Касательно же космологии "в тактильном коде" хотелось бы заметить круглые впадины — колодцы, порой сквозные вдоль границы культурного пространства горшка, под венчиком.
Пожалуй, они могли бы служить символами сообщения пространств внутреннего и внешнего. По крайней мере, через них могло бы проливаться, если внутреннее переполняется. Но проливаться не проливным, как из ведра, стихийным способом, а культурным:
Дзе матка плачэ
Там рака цячэ,
Дзе сястрычанька —
Там калодзежы,
Дзе дзеткіплачуць —
Ручакіцякуць"…
Магия молока и сосудов для него, магия скота молочного могла быть одной из ведущих в скотоводческом по происхождению обществе древних насельников наших земель. В связи с этим сравните "космологическую" магию кувшина с молоком на окне (ставили при приближении грозовой тучи в Подкаменье Ветковского района) [8]. Повсеместно по району огонь от молнии заливали молоком. Явно космологический характер имеет заговор на первый выгон скота, зап. в д. Казацкие Балсуны [9].
Ближе всего символика этого микрокосма к орнаменту рушника и… горшка из древних могил:
Мінемацірадзіла, на Куце пасадзіла, падперазала поясам, абсыпала ясным месяцам, пакрывала жаркім сонцам, асвяшчала ізагаварыла зубы ігубы ўсім сваім урагам ісупастатам. Іяна ж загаварывая, загаманівая Прачыстая Маць іззямліда неба, із неба да зямлі.Таццяна з неба, (Зямля) Улляна, Іван — Калодзец, сахрані, Госпадзі, ад урагоў і супастатаў Кароўку.
Давно сказано: "Специалист ищет различий, а дилетант сходств". Но когда системы знаний становятся совершенны, как наполненные доверху сосуды или, как острова, необходимо "путешествие дилетантов". Мы постарались совершить его, следуя древней практике обрядового поведения. Обряд же, как говорят, мог быть родителем знака вообще.
1. Зап. Лопатин Г.И. в1992 г. в д. Закружье от Ксендзовой С.К., 1914 г.р. ЭМ ВМНТ, т. 54, л. 34.
2. Зап. Нечаева Г.Г. в 1986 г. от Барсуковой М.С., 1923 г.р. в д. Неглюбка. ЭМ ВМНТ, т. 14, л. 3.
3. Зап. Горшков М.М. в 1993 г. в д. Столбун от Феськовой А.Л., 1927 г.р. ЭМ ВМНТ, т. 61, л. 7.
4. БНТ, "Заговор". Мн., 1992. С. 239, N 1115.
5. Там же. С. 330, N 1119.
6. Славянская міфалогія. М., 1995. С. 322.
7. Максимов С. Куль хлеба. М., 1985. С. 111.
8. Зап. Лопатин Г.И. в 1994 г. в д. Подкаменье от Клименковой М.И. 1919 г.р. ЭМ ВМНТ, т. 2, л. 7.
9. Зап. Лопатин Г.И. в 1995 г. в д. К.Болсуны от Волковой Е.С., 1924 г.р-ЭМ ВМНТ, т. 52, л. 17.
Галина Григорьевна Нечаева,
директор Ветковского музея старообрядчества
и белорусских традиций.
